вестно просмотрели все решения самой партколлегии за прошлый год и в 31 случае отменили их в сторону восстановления, как неправильно исключенных. А выездная тройка комиссии партийного контроля, работавшая в марте и апреле месяцах этого года, просмотрела еще 97 решений по исключениям партийной коллегией за прошлый год и отменила из них 54% в сторону восстановления.
Этим, товарищи, я хочу сказать, что наряду с большой правильной борьбой партийных организаций за очищение партии от врагов народа, от примазавшихся элементов, от преступных элементов и т. д. — немало было исключений необоснованных, явившихся как результатом перестраховки, так и результатом невнимательного отношения к материалам обвинения, а в некоторых случаях даже результатом сведения личных счетов...
Ф. 3, on. 1, д. 497, л. 309.
Из отчетного доклада первого секретаря Горьковского горкома ВКП(б) Ю. М. Кагановича на IV городской партийной конференции 3 июня 1938 года
...Вы, товарищи, помните Соколова, бывшего секретаря партколлегии, его выступления здесь, с этой трибуны. Для того чтобы вам ясно было, что из себя представлял Соколов, как враг, должен сказать, что его уже не существует на белом свете. Значит, это враг, как говорят, первой категории.
Еще большое количество есть показаний такого, как Фадеева, бывшего преподавателя университета и строительного института. Он прямо говорит: «Являясь одним из участников антисоветской фашистской террористической организации, распространял ненависть к руководителям партии и правительства. Я, как двурушник, до последнего дня моего ареста продолжал двурушничать с целью, чтобы отвлечь от себя внимание на заседаниях парткома, на собраниях выступал с острой критикой, высказывался о потере бдительности. Указывал, что просмотрели врагов Елина, Кантора». Вот, товарищи, как ловко они действовали...
Ф. 30, on. 1, д. 1745, л. 41, 42.
107
В. П. Фадеев: «Истреблялась интеллигенция»
...На машинке были отпечатаны пункты нелепых обвинений: в троцкизме, терроризме, заговоре против Сталина. Чтобы добиться признания, подследственных били головой о стену, проводили дикую процедуру, называемую «стоять на конвейере», значит — у стенки, руки вверх. А в это время добытчики признаний били «под микитки» — ниже лопаток. Руки невольно опускались. Тогда били по ушам, уши распухали. Выбивали зубы, били ногами в живот, а потом отливали водой, и все начиналось сначала.
На моих глазах перед очередным допросом бросился в лестничный пролет с четвертого этажа замечательный человек профессор политехнического института Рождественский. Я хорошо знал его как коллегу... Истреблялась интеллигенция.
Ф. Фишер. Оплачено высокой ценой// Горьковский рабочий. 1988. 26 декабря.
Из выступления начальника управления НКВД по Горьковской области И. Я. Лаврушина на IV Горьковской городской партийной конференции 5 июня 1938 года
Товарищи, в нашей партийной организации отсутствовала элементарная практическая деятельность по организации бдительности, слов было на эту тему очень много, но практическая деятельность, даже в элементарных пониманиях вопроса бдительности, она отсутствовала. Нужно сказать, что в коммунистах не воспитывалось это большевистское качество. До сих пор даже на районных конференциях существовала какая-то жалостливость, а иногда она на предприятиях проявлялась и к врагам. Я приведу пример, на Сормовской конференции относи^ лись к некоторым, как к «своим» ребятам, хотя из этих «своих» оказался Буров врагом. Я приводил в Сормове пример с Урыковым, когда известного врага взяла под защиту партийная организация, за исключением 5 человек из 100, когда на этот путь защиты врага скатился в ряды семейственников даже директор Сормовского завода т. Мочалов, когда этот же Сормовский завод прикрывал у себя в качестве коммерческого директора про
108
ходимца, разложившегося человека, известного всей парторганизации, исключавшегося из партии за связь с чуждыми, бывшего Канавинского председателя райсовета Карпова, он находит себе приют на Сормовском за* воде, говорят «свой парень, жалко, может быть, исправится», а перейдя на Сормовский завод, он продолжал вражью работу в блоке с такими, как Ларский, Островский и т. д. Все это мешает, так сказать, глазам большевистским. Трудно сорвать эту пелену семейственности, а ее надо, безусловно, сорвать, иначе мы и дальше будем трудно замечать врагов...
Ф. 30, on, 1. д. 1745, л. 227.
Из выступления секретаря Вачского райкома ВКП(б) И. Я. Борискина на VI областной партийной конференции 7 июля 1938 года
Товарищ Лаврушин в своем выступлении высказал, что у меня метод руководства парторганизацией не большевистский, и вообще, я считаю, выразил мне некоторое политическое сомнение и недоверие, я думаю, правильно понял ваше выступление? (Голоса: «Правильно, правильно»).
Товарищи, это обвинение, выраженное на конференции начальником областного управления НКВД, большевиком, которому партия доверила очень ответственный пост, является для меня очень тяжелым, но, вместе с тем, неверным.
Я, товарищи, настаиваю на организации тщательной проверки моей работы, моего руководства. Я считаю, что это будет школой воспитания для меня, но это будет школой воспитания и для других, в том числе, я думаю, и для тов. Лаврушина...
Ф. 3, on. 1, д. 497, л. 293.
Кто кого замучил?
По-видимому, следователи изучали анатомию человека. Я не сразу догадался, зачем, подойдя ко мне сзади, следователь приложил ладонь к моему левому боку. Я это понял, когда он ударил другой рукой по правому боку. Я рухнул на пол. Во мне что-то оборвалось.
109
Белобрысый младший лейтенант с правильным пробором строго, по-начальнически приказал встать, не валять дурака. Он неистовствовал:
, — Ты нас долго будешь мучить?! Мы же на тебя уже потеряли пять ночей! Ты что же думаешь, у нас больше нет делов!
У меня не то что пересохло во рту — язык вываливался, как у загнанной собаки. Я не мог передохнуть, мне необходим был глоток воды. В ответ на мою просьбу следователь отрицательно крутнул головой. Я настойчиво прохрипел: «Воды!»
— А что, вам в тюрьме воды не дают!— как бы удивился следователь. Он спокойно взял стоявший на столе графин с водой и стал наливать в стакан. Посмотрел на меня... и не спеша стал пить...
Ашкенази Марк. И было в те дни. Нижний Новгород, 1991. С. 130—131.
Из отчетного доклада первого секретаря Горьковского горкома ВКП(б) Ю. М. Кагановича на IV городской партийной конференции 3 июня 1938 года
...В нашей Горьковской области вскрыто крупное пра-вотроцкистское, шпионское, террористическое, диверси-онно-вредительское подполье, которое возглавлялось Прамнэком, Погребинским, Столяром, Пахомовым, Зашибаевым и другими.
В первый период их существования эта организация черпала свои силы и опиралась с одной стороны на уг-лановцев, на таких, как Богданов, Захаров, Преображенский, Ветошников, Комиссаров, Курицын, который когда-то работал в Сормове директором, и др. С другой стороны, эта организация опиралась на националистические контрреволюционные латышские организации, которые сформировались, главным образом, на заводе «Красная Этна», «Двигатель революции», а затем уже в верхней части города — в латышском клубе, причем организовывались еще с 1923 года.
И эти националистические контрреволюционные организации возглавлялись Прамнэком, были связаны с Рудзутаком, Алкснисом, Кнориным, Бауманом и др. В эту организацию входили такие, как Грубе, Карр, шпион
НО
Розит, Ульман — шпион, Лелапш, Петерсон и ряд других.
Это был первый этап их работы. Но впоследствии эта контрреволюционная организация, это правотроцкист-ское шпионское подполье, уже представляло из себя блок, в котором переплелись, объединялись все контрреволюционные, враждебные, шпионские вредительские элементы, вся мерзость и подонки человеческого общества. Тут и троцкисты, и правые, и эсеры, и кадровые вредители, и бывшие офицеры, и белогвардейцы, и шпионы из иностранных государств, и всякая другая сволочь...
Везде, товарищи, где орудовали враги, там были коммунисты, как правило. Вот в Свердловской районной парторганизации арестовано около 140 врагов, бывших коммунистов, в Ленинском районе—91. Должен сказать, что там первичными организациями разоблачено 37 врагов, там были довольно сложные разоблачения таких, как Савельев, член партии с 1915 года, кадровый троцкист, тогда, когда били его на «Этне», он сказал, что троцкистом в 1923 году был по глупости. А когда вскрыли положительно весь архив, оказалось, он с 1923 года что ни на есть злейший враг, кадровый троцкист.
Кроме этих коммунистов, товарищи, изъято и в городе Горьком, и в деревне, ну, как вам тут сказать, много тысяч кулацко-повстанческих белогвардейских элементов. И наша область довольно крепко почистилась...
Ф. 30, on. 1, д. 1745, л. 33, 39, 40-
Из отчета о работе Дзержинского горкома ВКЩб) на II пленуме Горьковского обкома партии 25 октября 1938 года
Товарищи, сам город Дзержинск и его район является чисто промышленным районом с крупными действующими предприятиями и большим строительством новых предприятий, а также проводится очень большая реконструкция уже действующих заводов.
Имея такую промышленность, и действующую, и строящуюся, безусловно, враги народа не могли обойти этот пункт. Нет ни одного предприятия, чтобы в нем не было группы изъятых уже врагов. Особенно резко поражена была оборонная промышленность.
Ш
Если взять, например, хотя бы такой завод, как завод 80-й, там сменилось приблизительно 3—4 директора, один за другим приходили враги народа. То же самое и на 96-м заводе, и на ЧХЗ, и в ряде других мест. И не только одни директора, но и секретари парткомов. На 30-м заводе сменилось кряду 2 секретаря. В самом городском комитете партии прошла целая галерея врагов народа: Страумита сменил Баташев — враг народа, Ба-ташева сменил Елин — враг народа, Елина сменил Исаков — враг народа, последний Шаблыгин — тоже враг, и второй, третий секретари — тоже враги народа, Тихонов и Шашков.
Отсюда можно сделать вывод. Поскольку так была поражена и промышленность, и сам городской партийный комитет, они не могли не расставлять своих людей на другие участки работы, где и работали также их люди...
Ф. 3, on. 1, д. 524, л. 7, 8.
Вскоре идиллия кончилась
23 апреля 1938 г. оформилась первая партия этапа жен «врагов народа». В ней находилось много горьков-чанок, как из самого областного центра, так и из «глубинки», т. е. из районов, в том числе и семь жен ответственных работников и специалистов водного транспорта. На Ромодановском вокзале (в нагорной части города) нас погрузили в спец-вагоны (обычные «товарняки», предназначенные для перевозки заключенных). Догадывались, что везут в казанском направлении. Через 7 дней выгрузили на станции Рузаевка. По красным флагам, кумачовым плакатам, веселой музыке, доносившейся из черных рупоров радио, чувствовалось, что город готовится к встрече первомайского праздника.
Впрочем, настроение у нас было далеко не праздничное. В специализированный женский Темниковский лагерь, предназначенный для жен «врагов народа», вела одноколейка. К ней нас перегонял конвой. Накануне в этих местах прошел обильный дождь, и идти приходилось по разбитой дороге, по щиколотку в размякшей жиже. По обочинам с камнями выстроились мальчишки. Они кричали:
— Фашисток ведут! Фашисток ведут!
112
Эшелон наш должен был отправиться только утром, и поэтому на ночь нас заперли в старом сарае, полном воды. На рассвете 1 мая, когда город еще спал, нас по-рели в лес. Там на железнодорожном пути стояли открытые платформы, куда нас, окруженных конвоем, погрузили. Послышался короткий гудок, и эшелон тронулся. Три часа ехали по густому лесному коридору. После свежего дождя пахло хвоей и, казалось, ничто не нарушало покоя природы.
Вскоре идиллия кончилась, и мы увидели среди лесного массива большую территорию, огороженную в два ряда высокими кольями с натянутой колючей проволокой и вышками по углам. На цепях бегали сторожевые псы.
Спасская Екатерина. Темлаг — Сегежлаг — Карлаг// Назвать поименно. Горький, 1990. С. 53—54.
Из заявления писателя Н. И. Кочина в партийную комиссию при Горьковском обкоме КПСС 20 декабря 1956 года
Прошу разобрать мое дело и восстановить меня в звании члена Коммунистической партии с 1940 года.
В 1943 году 17 сентября я был арестован и судим. Я отбыл заключение десять лет ло ст. 58, пункт 11—10 ч. ,2.
Меня обвинили в том, что я, живя в Горьком, организовал из трех человек: Патреева, Залесина, Штатнова контрреволюционную организацию с целью подорвать советский строй и работой, и пропагандой.
Все в этом деле было фальсифицировано с самого начала до конца. Все обвинение было построено на тех показаниях, которые были нам продиктованы под видом «чистосердечного признания», в условиях, исключающих всякую возможность к сопротивлению...
Ф. 3, оп. 397, д- 256, л. 33.
Объяснительная записка писателя Кочина Николая Ивановича от 17 января 1967 г. в парткомиссию при Горьковском обкоме КПСС
В дополнение к моему заявлению от 10 января 1957 года прошу приложить эту объяснительную записку, разъясняющую причины того, почему я, будучи аресто-
9 Зак. 3782
из
ванным и находясь в тюрьме, дал следователям МТБ Мартынову и Тушнову собственноручное и якобы «чистосердечное» признание в своей контрреволюционной деятельности. Излагаю эти причины коротко, но совершенно достоверно.
В самом начале следствия я вообще не давал никаких показаний и ни в чем не хотел признаваться, я твердо заявил о своей абсолютной невиновности. Только после нескольких недель сопротивления я стал писать. Но следователи Мартынов и Тушнов на глазах у меня рвали все это, мною написанное, и бросали в корзинку. Они требовали каких-то заговорщических планов, нити которых дкобы уже находились у них в руках.
Начался второй этап борьбы. Начались психические пытки. Следователь Мартынов целыми ночами ругал и nyrajj меня. В случае отказа «чистосердечно» признаться в том, что я организовал в городе контрреволюционную троцкистскую организацию, связанную с Москвой и имеющую там центр, будут, пугал он, арестованы моя жена и дочь, а меня самого расстреляют или отправят в сумасшедший дом, или «сгноят в тюрьме». И тут, пока я не вступил на путь самооговоров, я отчаянно сопротивлялся: я требовал прокурора, требовал возможности довести обо всем этом до сведения партии, до своей партийной организации, до райкома, до обкома. Над этими моими требованиями цинично потешались. Начались пытки уже физические.
Начался третий этап борьбы. Пытали бессонницей. Если даже й оставляли в камере, не вызывали на всю ночь на допрос, то под предлогом, что не по правилам окутываешься одеялом, всю ночь беспрестанно и тревожно будили. При такой обстановке нервно неустойчивому можно было в одну ночь сойти с ума. Днем дремать не позволяли. Выбирать надо было между психиатрической больницей или «чистосердечным» признанием. МоЗкет быть, и эти физические пытки меня не остановили бы отвергнуть бесчестие самооговора и принять мучительный смертный конец, если бы в этом был какой-нибудь смысл. Но логика всего дода дела мне подсказывала, что и смерть мою объяснили бы по-своему и документально обставили бы. Если невинного коммуниста, известного в городе, чья не /только общественная, но и домашняя частная жизнь была у всех на виду, принуждают признаться з организации контрреволюционного заговора, значит, истина отвергнута наперед и все наперед предусмотрено.
114
Доказывать в таком случае истину бессмысленно. Так возникло у меня решение в разыгрываемой трагедии принять роль «заговорщика» и писать «чистосердечное» признание, идеи которого продиктованы в обстановке абсолютной незащищенности и даже, я бы сказал, невменяемости (меня сделали больным, больным возили на суд). Все, что в моих показаниях не устраивало следователей, они тут же заставляли это переписывать. Делались очные ставки, на которых мы, «заговорщики», должны были друг другу говорить признания, накануне рам продиктованные. Отправляя на суд из тюрьмы, меня проинструктировали, что говорить, как держаться и дали ронять очень ясно и твердо, что если на суде мои показания будут противоречить следствию, я не выйду из тюрьмы живым.
Допрос мой вел В. Г. Мартынов, он вынуждал признания, он угрожал, он бил. Начальник следственного от-, дела Тушнов не бил, он был озабочен только одним, чтобы мы везде собственноручно расписывались на заранее заготовленных протоколах и принимали его формулировки. У меня создалось убеждение, на основе всего происшедшего, что всей преступной деятельностью Мартынова руководил именно он — Тушнов. Я убежден также, что он сам ни на йоту не верил в мою контрреволюционность, так же, как не верил в контрреволюционность моих товарищей по несчастью, но из соображений, которые для меня неизвестны, изо всех сил выбивался, чтобы миф о создании мною контрреволюционной организации среди писателей города Горького был обоснован и подтвержден посредством явной фальсификации всего следственного процесса, документов и жестокого принуждения измученных людей — коммунистов к «чистосердечным» признаниям. *
Н. Кочин
Ф. 3, оп. 397, д. 256, л. 4—6.
Из дополнения к заявлению писателя Патреева А. И. в парткомиссию Горьковского обкома КПСС от 23 января 1957 г.
...Следственные органы умышленно оказывали свое чудовищное воздействие всей своей машины, чтобы всячески сломить волю, разрушить, травматизировать пси
9*
115
хику, здоровье, чтобы непременно «добиться признаний». В тех условиях тюремного режима и следствия (я находился все 4,5 месяца, вплоть до суда в одиночке) всякое сопротивление, отказ, непризнание оказывались невозможными. Они только усугубляли жестокость, невероятное озлобление следователей, которые начинали мстить: пытки бессонницей, запугивание, угрозы посадить да длительный срок в дом умалишенных, угрозы посадить в тюрьму жену и 17-летнюю дочь и расправиться с ними, и тысячи всяких средств, которые были направлены к одному: чтобы я признал все то, что задумано следственными органами, принудить человека к оговору других и самого себя, опорочить, затоптать, и, чтобы избежать мучений (они могли быть бесконечными), я оговорил себя и своих товарищей, как и они меня, оговорил и некоторые собственные произведения,— надеюсь, однако, что когда-нибудь правда восторжествует.
Только поэтому я вынужден был дать то, что особенно требовали с меня на следствии: признаться в корысти при .вступлении в партию, назвать два свои произведения антисоветскими и полупризнать наличие группы, которой в действительности не было. И было приказано дать собственноручные показания, так как они воспользовались моим полным неведением хода следствия.
Когда же я заявил следствию, что на суде я расскажу все, как мучили меня, какие выстраивали провокации, то меня полковник Викторов и майор Тушнов вызывали специально, чтобы запугать угрозами:
— Если вы это сделаете, то мы вас найдем в лагере и уничтожим. Не пощадим и вашей семьи. Имейте в виду, суд вынесет такое решение, какое мы прикажем. Прокурор придет к вам в камеру только тогда, когда мы его пошлем. В распоряжении суда вы будете находиться только один день, а в наших руках вы будете находиться всю жизнь. И вы нас не сердите!.. На суд придут наши люди и будут слушать ваше каждое слово. Не вздумайте сказать на суде то, что собираетесь сказать.
Следствие и сам суд происходили в условиях полного нарушения законности, высказать правду, отстаивать свою невиновность было нельзя. Положение исключительной, абсолютной беззащитности продолжают и на следствии и на суде: защитника ко мне не допустили ни разу, с Уголовным кодексом не дали ознакомиться (а я не знал даже, что обозначает ст. 58 § 10 и 11), литературную экспертизу назначал не предварительный суд, а следст
116
венный аппарат, суду не было дано право ознакомиться с моими произведениями, о которых упоминалось в обвинительном акте; защитника моего также лишили права ознакомиться с произведениями; очных ставок с теми людьми, которых я требовал, мне не дали ни разу и т. д. и т. п... Прокурор не разрешил мне выяснять некоторые вопросы, предназначенные Штатнову мной.
Поэтому и на суде мне не удалось ни в какой степени отстоять правду, которая была всем ясна и очевидна. И суд, по рукам и ногам связанный следственным аппаратом, вел судопроизводство предвзято, не считаясь нисколько с сущностью дела.
Все наше «дело» полностью, с начала и до конца, было задумано и состряпано исключительно в карьеристских целях следователей, в ущерб правде.
Но и это было еще не все: меня, безвинно осужденного, после 8-летнего заключения в лагерях, отправили в вечную ссылку, хотя суд не присуждал меня вообще ни к какой ссылке. Это дополнительное, ничем не оправданное, необъяснимое, исключительно жестокое наказание было применено ко мне с целью вычеркнуть меня из списка живых людей и лишить меня всякой возможности хоть когда-нибудь восстановить правду и доказать свою невиновность.
Но в конце концов, произошло иначе: я остался жив, Коммунистическая партия восстановила революционную законность и я реабилитирован полностью.
Ф. 3, оп. 397, д. 380, л. 6 об., 7.
Из определения № 648-ОС военного трибунала Прибалтийского военного округа от 22 октября 1957 года
...По материалам дела Аншона создателем и руководителем контрреволюционной латышской организации в гор. Горьком проходит Прамнэк. Проверкой установлено, что дело в отношении Прамнэка 14 марта 1956 года прекращено военной коллегией Верховного суда СССР за отсутствием состава преступления.
Проверкой также установлено, что арестованные по другим делам Карр, Клуцис, Финарти и Грубе, которые в своих показаниях назвали Аншона в числе участников контрреволюционной латышской организации, были в
117
свое время привлечены к ответственности необоснованно, в связи с чем сейчас поставлен вопрос о прекращении этих дел. Причем Грубе еще в 1940 году от своих показаний отказался и военным трибуналом МВО был оправдан.
G учетом изложенного главный военный прокурор просит постановление в отношении Аншона Ф. Ф. отменить и дело прекратить за отсутствием состава преступления.
Проверив материалы дела и соглашаясь с доводами протеста, военный трибунал округа, руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 августа 1957 года,
определил:
Протест главного военного прокурора удовлетворить.
Постановление НКВД и прокурора СССР от 23 марта 1938 года в отношении Аншона Фрица Фрицевича отменить и дело о нем по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР прекратить за отсутствием состава преступления.
Председательствующий подполковник юстиции Масько
Члены военного трибунала Прибалтийского военного округа подполковники юстиции
Шпынов Шейнберг
Ф. 3, оп. 398, д. 16, л. 3.
Дополнительное объяснение к заявлению Антоновой Марии Константиновны в парткомиссию при Горьковском обкоме КПСС от 10 сентября 1961 г.
11 октября 1941 года я была арестована и привлечена к ответственности по ст. 58—10 ч. 2 УК за контрреволюционную деятельность. Следователь Горбачев на первом же допросе 12 октября 1941 года предъявил мне обвинение в том, что я организовала в горкоме контрреволюционную организацию и покушалась на жизнь Сталина, а когда я отказалась подписать протокол, доказывая, что я и в Москве не была, то сам стал меня бить и называть
118
нецензурными словами. Так повторялось несколько раз, во время ареста была «конфискована» моя рукописная диссертация. На мою просьбу передать ее на кафедру следователь заявил, что она мне больше не нужна и я уже к жизни не вернусь.
На момент возбуждения против меня уголовного дела я работала преподавателем истории СССР в зубоврачебной школе г. Горького. С одной студенткой этой школы, а именно гр. Слеповой, сложились, не по моей вине, неприязненные отношения. Гр. Слепова претендовала на отличные отметки, а я ей ставила по заслугам посредственные... Следствие велось пристрастно, но с нарушением советского правосудия, с применением антисоветских методов, чем и была вызвана моя просьба к прокурору сменить следователя. О неправильном ведении следствия говорит факт обвинения меня по ст. 58—10 ч. 2 УК. Следов ватель не мог удовлетворить мою просьбу — дать очную ставку со Слеповой, чтобы уличить ее во лжи.
Дело мое дважды назначалось к слушанию, но не состоялось по неявке свидетелей, умышленно уклонявшихся от явки. В конце концов 10 января их заставили явиться и дело было заслушано. В судебном заседании через опрос троих свидетелей, которые хотели меня обвинить, установлено, что я не виновна в преступлении по ст. 58— 10 ч. 2, а наоборот, боролась с паническими и паникерскими слухами, доказывая неизбежность и закономерность победы советского народа. И лекции мои были пропитаны духом патриотизма.
Считаю нужным указать, что я в это время как кандидат партии по заданию партийной организации педагогического института была организатором выставки на заводах на тему: «Великая Отечественная война» и проведения цикла лекций по заданию Куйбышевского райсовета, принимала непосредственное участие в организации госпиталя на Гребешке и проводила беседы среди населения.
Военный трибунал Московского округа вынес приговор по Указу Верховного Совета от 6 июля 1941 года об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждаемых среди населения, и приговорил к двум годам лишения свободы. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.
Обвинительный приговор был вынесен на основе случая со Слеповой. Слепова в начале октября после лекции в перемену обратилась ко мне с вопросом: «Правда
П9
ли, что т. Тимошенко снят с руководства?» Я от неожиданности растерялась и сказала, что не читала, справлюсь, а потом добавила, что все это из вражеского лагеря. После я поняла, что это было сделано, чтобы меня спровоцировать.
О том, что было все вымышленным и не связанным с лекциями, свидетельствует факт отказа студентов выступать против меня; выступили только трое. А эти трое давали сбивчивые противоречивые показания, что было замечено председателем судебного заседания. На суде не было установлено моей вины по Указу от б июля 1941 г. Никаких ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения, я не распространяла, и судом не было установлено.
Партийная организация стоматологического института и дирекция школы не были опрошены. В течение двух лет моей работы в школе не было ни одного мне замечания, студенты лекциями были довольны. Об этом свидетельствуют и показания на новом пересмотре дела в 1956 году зав. учебной частью школы Эпштейна и бывшего секретаря парторганизации персональной пенсионерки тов. Мадариной.
Приговор, вынесенный мне, я считаю несправедливым, нарушающим наше советское правосудие. Поэтому четыре раза просила военный трибунал Московского округа пересмотреть мое дело, но всегда получала формальный ответ: «В просьбе отказать». А позднее оказалось, что «дело» мое все время находилось в управлении МВД по Горьковской области.
Наказание отбывала в Балахнинской колонии Горьковской области. Все время была на тяжелых работах, на лесоповале, на погрузке леса, а когда потеряла здоровье (болезнь сердца, ревматизм), то перевели на полевые работы, а зимой в бригаду производства лаптей.
Тяжелые были эти два года, но не легче и после отбывания наказания с 1943 года. На работу было трудно устроиться, все «боялись меня» и старались при первом случае избавиться от меня, например, в радиотехникуме в 1948 году 8 марта приказом за хорошую производственную и общественную работу объявлена благодарность с занесением в трудовую книжку, а 24 июля освобождена от работы. То же самое можно сказать и о средней школе офицерского состава. Все это временами меня приводило в отчаяние, но вера в торжество справедли-
во
вости, любовь к жизни и труду спасали меня. В таких тяжелых материальных условиях я писала вторую диссертацию.
Ф. 3, оп. 384, д. 10, л. 10—12 об.
«...И правда восторжествует»
В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС от Соколова Владимира Петровича,
б. члена партии с 1918 г. Род. в 1895 г.
Заявление
Я был членом Коммунистической партии Советского Союза с 1918 г. Участвовал в гражданской войне, имею два ранения. Был на Питерском и Латвийском фронтах. По выходе из лазарета в 1919 г. я стал пропагандистом в Красной Армии, а потом преподавателем истории революционного движения в Казанской областной партийной школе. Весной 1921 г. Татарский обком послал меня на курсы марксизма при ЦК партии в Москве. В 1922 г. я пришел в Институт красной профессуры на философский факультет. Здесь в 1923 г. во время дискуссии о внутрипартийной демократии я голосовал за троцкистскую резолюцию. Этой отдельной ошибкой ограничивается мое отношение к троцкизму, но в 1924 г. я отошел от оппозиции и до конца стоял на партийной линии. Был до 1929 г. пропагандистом Московского комитета партии, пока не был командирован ЦК в Среднюю Азию.
В 1937 г., находясь в Горьковской партийной организации, по прошествии 19 лет пребывания в партии, из них вспоминаю следующее:
1) мой 11-летний сын во дворе играл с ребятами в войну с фашистами и начертил мелом на спине одного мальчика фаш. свастику — следовательно, я «в фашистском духе воспитывал сына»;
2) в одном из докладов об Испании в 1937 г. я приводил выдержку из выступления Л. Кабальера с руганью против коммунистов Испании — якобы я «смаковал» его ругань;.
3) в одном из докладов «О пережитках прошлого и о коммунистическом воспитании» я приводил слова Ленина о киноискусстве, самом важном для нас, и выдержку из газеты о плохой работе кинопередвижек в сельских
121
районах — я клеветал на советскую действительность;
4) в Горьковском сельхозинституте, где я заведовал кафедрой марксизма-ленинизма, во время одной лекции я различал понятия «опыту практика, эксперимент». Говоря об эксперименте, я приводил определение Энгельса — как научно обоснованном опыте, впервые совершаемом,— и приводил разные примеры и в том числе о колхозном движении — гигантском научно обоснованном опыте. Меня обвинили в том, что я будто подразумевал, что колхозное движение «то ли выйдет, то ли нет»;
5) в институтской парторганизации встал вопрос об исключении из партии одного очень недисциплинированного и невыдержанного аспиранта, который сам напрашивался на исключение. Его обвинили в троцкизме. Я возражал против того, что он троцкист, но высказался за исключение. Меня обвинили в защите троцкиста.
Если я что забыл, то это легко может быть восстановлено по материалам моего партийного дела.
Все эти причины в соединении с тем, что я в 1923 году был якобы в троцкистской оппозиции, послужили основанием моего исключения.
В 1938 г. в КПК пр ЦК разбиралась моя жалоба на неправильное исключение. КПК не подтвердила исключения, но и не восстановила в партии, а поставила вопрос о восстановлении в партии через первичную организацию ит. д. по инстанции. В 1940 г. первичная организация высказалась за восстановление, но в райкоме, горкоме, обкоме мое ходатайство было отклонено.
На заседании бюро Горьковского обкома первым взял слово член бюро начальник НКВД по Горьковской области и уже после него никто не высказался.
В 1941 году я был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности, которое я отвергал как подлую клевету. Особое совещание осудило меня на 5 лет лагерного заключения. -
По окончании срока заключения я вернулся на волю, но в 1948 г. был снова схвачен, снова провели следствие по старым обвинениям и снова особое совещание осудило меня на бессрочную ссылку в Красноярский край, откуда недавно я был освобожден новым руководством партии и правительства.
Все время моих злоключений я продолжал заниматься и работать над вопросами философской науки. Написанную мной в 1937 г. диссертацию на тему «Теория отражения» я переработал в научный труд. После этого я
122
стал заниматься эстетикой, которой я занимался и ранее, и в результате уже в ссылке я закончил большой научный труд, который в рукописи лежит передо мной, но я не имею возможности привести (его) в удобочитаемый вид, так как у меня нет средств, ибо я вернулся из Сибири совершенно больной и нищий.
Прошу КПК восстановить меня в рядах Коммунистической партии Сов. Союза. Все годы страшных испытаний я оставался большевиком и до конца преданным делу коммунизма. Я ни на минуту не сомневался, что подлая система и идеология культа личности, а также контрреволюционный террор бериевской шайки неминуемо рухнут и правда восторжествует.
25/ХН—1954 г. В. Соколов
Из определения судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 4 ноября 1957 года
...Проверив материалы дела и обсудив доводы, изложенные в протесте, судебная коллегия находит протест подлежащим удовлетворению по следующим основаниям.
Обвинение Рейнберга в принадлежности к контрреволюционной организации латышей органами следствия было обосновано только на признании своей вины- арестованным. Других же объективных доказательств, изобличающих Рейнберга во враждебной деятельности, органами следствия не добыто.
Кроме этого, в процессе перепроверки материалов дела в 1956 году установлено, что никакой контрреволюционной организации латышей, членом которой якобы являлся Рейнберг, фактически не существовало и материалы дела работниками НКВД были сфабрикованы.
Исходя из изложенного и руководствуясь ст. 444 УПК РСФСР судебная коллегия определила:
Постановление Комиссии НКВД и Прокурора СССР от 21 февраля 1938 года в отношении Рейнберга Эрнеста Яновича отменить и дело на него по п. 5 ст. 4 УПК производством прекратить. -
Председательствующий Члены суда:
И. Аксенов Д. Титов
Ф. Моряков
Ф. 3, оп. 398, д. 422, л. 6.
123
Из сообщения зам. зав. отделом ЦК ВКП(б) Дедова о постановлении ЦК ВКП(б) от 14 января 1950 года «О первом секретаре Горьковского обкома ВКП(б)» на VIII пленуме Горьковского обкома партии 19 января 1950 года
...Центральному Комитету уже после отчета более ясно стало неправильное отношение, которое сложилось у руководящих работников Горьковского обкома партии с бывшим председателем Совета Министров РСФСР Родионовым. Помните, что в решении ЦК партии было отмечено, что Родионов допустил вредную практику опеки над Горьковской областью и своими неправильными действиями приучал некоторых руководителей партийно-советских органов области к иждивенчеству. Это развращало организацию, это развращало кадры, это неправильно их воспитывало. Родионов оказался мерзавцем. Бюро Горьковского обкома вместо того, чтобы помочь Центральному Комитету партии разобраться в этом деле, проинформировать ЦК о тех последствиях, которые оставил здесь Родионов, бюро обкома, в частности, т. Киреев, до сегодняшнего дня отмалчивался и в организации никому ничего не говорит, и в ЦК партии ничего не говорит.
Почему это стало возможным и почему допущены такие серьезные ошибки в руководстве Горьковского областного комитета партии? Это объясняется тем, что в партийной организации, в бюро обкома отсутствует критика и самокритика, нет настоящей большевистской критики. Все это было зажато Родионовым в прошлом, продолжается это при Кирееве, и создалась такая семейка, которая не выносит сора из избы...
Ф. 3, on. 1, д. 7448, л. 4, 5—7.
О так называемом «ленинградском деле»
...1 октября 1950 г. в 0 часов 59 минут был оглашен приговор, по которому Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, М. И. Родионов, П. С. Попков, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин осуждались к расстрелу. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. Осужденные к расстрелу были лишены возможности даже ходатайствовать о помиловании, так как тотчас по вынесении приговора председательствующий по делу И. О. Матуле
124
вич отдал распоряжение о немедленном приведении приговора в исполнение. В 2.00 часа 1 октября 1950 г., то есть через час после оглашения приговора, Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов, М. И. Родионов, П. С Попков, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин были расстреляны.
Известия ЦК КПСС. 1989. № 2. С. 131—132.
Из доклада Первого секретаря ЦК КПСС тов. Хрущева Н. С. XX съезду Коммунистической партии Советского Союза 25 февраля 1956 года
Центральный Комитет партии проверил так называемое «ленинградское дело», невинно пострадавшие люди теперь реабилитированы, восстановлена честь славной Ленинградской партийной организации. Фальсификаторы этого дела — Абакумов и другие — были преданы суду, их судили в Ленинграде, и они получили по заслугам.
Возникает вопрос: почему же мы теперь смогли разобраться в этом деле, а не сделали этого раньше, при жизни Сталина, чтобы не допустить гибели невинных людей? Потому, что Сталин сам давал направление «ленинградскому делу» и большинство членов Политбюро того периода не знало всех обстоятельств дела, и, конечно, не могло вмешаться.
Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 153.
Из заявления Стурит Эмилии Яновны в ЦК КПСС
...В ночь на 8 марта 1938 года на Васильевском острове гор. Ленинграда (21 линия, д. 16, кв. 162), где я проживала, я была арестована и на улице, около дома предварительного заключения, разлучена со своей единственной одиннадцатилетней дочерью, дочь увезли в детский приемник-распределитель, а меня в тюрьму.
12 суток я была в тюрьме предварительного заключения, без предъявления мне какого-либо обвинения, только установили наличие родственников и их местонахождение. Через 12 суток нас (меня вместе с другими такими же арестованными) отправили в мужскую тюрьму «Кресты».
125
То издевательство, которому мы там подверглись, нельзя описать.
На второй вечер пребывания моего в «Крестах» меня вызвали к следователю и предъявили обвинение: якобы я в 1919 году выехала из Латвии в Россию с целью шпионажа и агитации.
...После же ареста мне предъявили обвинение: шпионаж и агитацию, как я уже указывала вначале. После исключения меня из партии я ушла с завода «Красный гвоздильщик» и вплоть до самого ареста работала надомницей в артели инвалидов. К моменту ареста мне уже было 48 лет, а моей дочери 11 лет, она была пионеркой и училась в 4-м классе.
У меня же было настолько слабое состояние, что я месяцами не могла выходить из дома даже в магазины за провизией и относить выполненную работу в артель. Работать мне даже помогали соседи, иначе я не могла даже прокормить себя и свою дочь.
Вот в таком состоянии меня и арестовали в ночь на 8 марта 1938 года. Дочь мою отвезли в детский приемник-распределитель НКВД (откуда через полмесяца переправили в Орловскую обл. г. Клинцы в школьный детский дом № 2), и с тех пор в течение девяти лет я о ней ничего не слыхала и не видела ее.
Меня же следователь под физическим воздействием принудил (не дав мне даже прочитать и сам не читая) подписать протокол окончания следствия. Не видела я, кто был свидетелем против меня и кто судил, только вызвали и объявили: за контрреволюционную деятельность 10 лет в трудовых лагерях. Вместо статьи буквы — К-Р. Д. На мой же вопрос: «За какую деятельность?»— мне ответили: «Не довольна, можешь обжаловать».
По судимости 1938 года я отбыла в заключении свыше 5 лет. Освободили меня по болезни и нетрудоспособности, как называется, сактировали, 10 августа 1943 года. И несмотря на то что признали нетрудоспособной, выдали паспорт со статьей 39, т. е. волчий паспорт, по которому никто не примет ни на работу, ни на квартиру. С таким паспортом запрещено и в больших городах проживать. С 1943 по 1948 год я скиталась по татарской республике в поисках крова и пищи, работы и пристанища, не зная живы ли моя дочь и сестра и где они.
Так как работы я нигде не могла получить, мне приходилось просить у людей кусок хлеба на пропитание, а жить под открытым небом.
126
Наконец меня взяли сторожем в МТС в г. Чистополе. Здесь я проработала около двух лет. В 1948 году мне наконец удалось разыскать дочь. В то время ей был уже 21 год, она училась в техникуме и жила в городе Ярославле у моей сестры. Я рассчиталась в МТС и поехала в Ярославль к дочери и сестре. Как только по приезде в Ярославль я пришла для прописки в милицию, мне тут же дали предписание о выезде за черту города в 24 часа (ведь у меня в паспорте стояла статья 391).
Куда мне было деваться? Дочь студентка жила сама только на стипендию и материально не могла мне помочь, в это время она жила в общежитии техникума. Я приехала разутая и раздетая. Был ноябрь месяц 1948 года. А я должна была куда-то уходить от дочери, не зная куда.
Решила я тогда поехать в какое-либо пригородное место и как-нибудь устроиться поближе к дочери. Приехала в г. Тутаев Ярославской области. Здесь проживал муж моей сестры Бундур Август Яковлевич, так же, как и я, жертва течения 1936—1938 гг., которому также не разрешили после отбытия заключения вернуться к жене и детям в Ярославль.
Бундур года два до 1915 года состоял в партии эсеров и за это в 1915 году был отправлен царской жандармерией в ссылку в Красноярский край. С цингой н язвой желудка вернулся из ссылки Бундур и тут же (это было в 1917 году) вступил в партию большевиков, которые тогда были еще нелегальными. Состоял он в партии с 1917 года по 1936 год.
А в 1936 году его из партии исключили, как бывшего эсера, и арестовали. Особое совещание НКВД приговорило его к 5 годам лишения свободы в трудовых лагерях. Бундур муж моей сестры с 1918 года, и я знаю его с детства, т. к. вместе росли. Когда в 1936 году его исключили из партии, я писала о его неправильном исключении. Впоследствии, после второго моего ареста, я узнала, что мое обвинение в 1938 году в шпионаже и агитации превратилось несколько позже в защиту «ярого эсера» Бундура и национальную агитацию. Но об этом я узнала после.
И вот в 1948 году, когда меня изгнали из Ярославля, я поехала в Тутаев, надеясь с его помощью на первых порах встать на ноги.
Возможно, что мое незнание ускорило Бундуру второй арест. В октябре 1948 года его снова арестовали. На этот раз Бундуру предъявили обвинение: «троц
127
кизм». Снова особым совещанием МВД—УГБ осудили на этот раз на 10 лет.
Я же пошла по деревням в поисках пристанища. Через месяц поисков нашла себе место в артели «Новая жизнь» на кирпичном заводе по укладыванию кирпичей. Здесь я решила обосноваться временно, питая надежду, что дочь окончит техникум и ее пошлют в какой-нибудь маленький городок и тогда я смогу жить с ней вместе.
Весной 1949 года моя дочь окончила техникум и ее направили на работу в г. Горький на автозавод им. Мо-лотова. А 27 августа этого года (1949) меня снова арестовали.
Несмотря на то что Бундур был арестован чуть не на год раньше, на этот раз Бундур был выставлен в числе свидетелей, показывающих против меня. Якобы у нас с Бундуром, т. е. между нами, когда-то был контрреволюционный разговор. Самого Бундура ни на очной ставке, ни на суде не было. Бундур в 1955 году освобожден из заключения со снятием судимостей как 1936, так и 1948 годов за неимением фактического материала для обвинения. Он писал мне, что действительно, уже под арестом его принудили под физическим воздействием подписать бумагу, что якобы между нами был разговор.
Я считаю, что мой второй арест 28 августа 1949 года Ярославским МВД—УГБ есть повторение 1938 года. Только в 1949 году нас успокаивали, что теперь, мол, не 1938 год, разберутся... Да, теперь следователи старались вежливо свою жертву обработать. Но свое дело сделали, и не разбором обвинения, а настойчиво проводя свою линию. Так, на суде выставленный против меня свидетель Назаров на очной ставке сбился и стал соглашаться с обвиняемой, т. е. со мной, что я не так говорила, как меня обвиняют, а так, как я говорю. Тогда следователь велел Назарову остаться, а меня вывели в камеру. Также и на суде, когда другие свидетели хором заявили, что я ничего такого не говорила (что мне предъявили), а только выражала недовольство своей первой судимостью, прокурор принудил свидетелей подтвердить вычитанное им из записной книжки ложное показание, заранее приготовленное, запугивая свидетелей тем, что они сами могут попасть на скамью подсудимых. Тогда свидетели, перепуганные, поторопились согласиться с тем, что зачитал прокурор. Только свидетель Назаров (видимо, получив наставление после своей оплошности на очной ставке) отчитал свое ложное показание как по писанному.
128
Суд велся при закрытых дверях, а это верное средство засудить человека. Если я вела действительно контрреволюционные речи перед народом, так зачем же надо было судить меня закрытым судом, как будто оберегая какую-то государственную тайну? Наоборот, я считаю, что было бы более правильным таких лиц, которые распространяют ложную клевету, надо судить показательным судом! При открытых судебных дверях ложь может открыться и клевета выйдет наружу. А тут что я могла сказать в свое оправдание, когда меня перед этим судом более суток проморили голодом и я еле держалась на ногах, и голова совершенно отказывалась работать. В ту минуту у меня было единственное желание, чтобы эта судебная комедия скорее кончилась, чтобы меня скорее увели обратно в камеру и чтобы я скорее могла поесть и отдохнуть. Я заранее знала, что от такого суда мне и ожидать нечего. Единственный мой защитник, юрист, которого перед судом подвел ко мне прокурор и сказал: «Вот твоя подзащитная» — попросил у меня разрешения защищать меня, а на суде только и нашел что сказать:
— Граждане судьи! Стурит срок большой давать нельзя, у нее при деле имеется справка врача!
Что за справка, какого врача? Для меня это так и осталось тайной, так как фактически я ни за какой справкой для суда ни к какому врачу не обращалась. Никаких свидетелей в свое оправдание я не имела возможности представить суду, тем более обращаться к врачу. Этот суд присудил мне опять 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах. И опять писала я бесконечные свои жалобы с единственной просьбой рассмотреть беспристрастно мое дело.
За оба срока я, наверно, тонну бумаги извела, целыми ночами писала просьбы, жалобы с требованием разобрать мое дело как положено по закону. Но все мои мольбы разлетались как горох об стену. Летели ответы из Военной прокуратуры: осуждена правильно. Писала в ЦК ВКП(б), что не мы контрреволюционеры, а те, что посадили нас, объясняла, доказывала на фактах, писала на имя Сталина, Калинина, Молотова, Шверника и др., в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б). Мне или вовсе не отвечали, или присылали лаконичный ответ: осуждена правильно...
Я доходила до отчаяния и писала такие письма, что, может быть, казалось некоторым и странным. Но я даже просила о том, что если меня действительно считают ви-
Ю Зак. 3782
129
новной и контрреволюционером, так пусть меня лучше расстреляют, а если нет, так пусть назначат справедливое расследование дела. Ответы приходили разные. В частности из Прокуратуры СССР сообщили, что мое дело начали расследовать.
В декабре 1953 года меня освободили из заключения, подведя под амнистию. Хотя амнистия никак не могла касаться меня, т. к. под амнистию попадали заключенные по 58 статье со сроком до пяти лет, а ведь мне было дано не 5, а все 10. Местные руководители, как я думаю, те же самые, которые постарались меня упрятать в 1948 году, очевидно чувствуя, что их действия могут раскрыться, постарались замести следы преступлений и сделали так, что выпустили меня. В документах же при оформлении написали, что якобы я отсидела уже 5 лет, указав срок ареста не 1949, ,как было фактически, а 1947.
При освобождении выдали мне документ, что судимость 1938 года с меня не снята, а судимость 1949 года снимается по амнистии.
Согласно такому документу я опять не имела права жить в большом городе. Но так как моя дочь проживала в г. Горьком, где она вышла замуж и уже имела ребенка, я настаивала на том, чтобы мне дали разрешение поехать в г. Горький. С большим трудом удалось мне настоять на этом разрешении. По приезде в Горький, у меня опять получились препятствия с пропиской. Когда я пришла в областное отделение милиции с выданным мне документом, у них возникли такие же сомнения, как и у меня. Так как мне сообщили ранее, что моим делом занимаются в Прокуратуре СССР, мне было не ясно, кому я обязана своим освобождением.
В областном отделении милиции решили так: прописать меня на два месяца в Горьком, а тем временем выяснить обо мне в Прокуратуре СССР.
Я со своей стороны также написала в Прокуратуру СССР. Через некоторое время я получила из Прокуратуры СССР ответ, копию которого оттуда послали в об-ластнре отделение милиции г. Горького. В этом документе мне сообщили, что судимость 1938 года считается недействительной за недоказанностью обвинения, а судимость 1949 года снимается с меня амнистией, и по обоим делам я считаюсь не судимой...
И хотя для меня это решение уже было победой, т. к. доказало наконец мою полную невиновность за 1938 год, хоть и 16 лет спустя, полностью удовлетворить меня оно
130
никак не могло по решению второй моей судимости. Я считаю, амнистировать, т. е. прощать, можно только того, кто действительно совершил преступление или хотя бы чувствовал за собой вину. Я же никакого преступления не совершала, зачем же мне нужно прощение? А прокуратура, очевидно, решила, что не все ли равно, каким образом человек освобожден и судимость снята.
Это важно, конечно, только для меня и моей семьи. Я считаю, что судимость 1949 года есть не что иное, как продолжение преследования 1938 года, а если расследование дела 1938 года доказало мою невиновность, так это уже доказывает и ложность обвинения в 1949 году. Тем более, что тот человек, показания которого в основном поставили мне в обвинение в 1949 году, хотя и заочно (т. е. якобы между нами был контрреволюционный разговор), теперь также освобожден и оправдан по обоим судимостям за неимением обвинительных фактов, и он также может подтвердить мою невиновность и то, что из него этого показания добились вымогательством при физическом воздействии. Это Бундур Август Яковлевич, и проживает он по адресу: Ярославль, Кирова, д. 6, кв. 2.
Первое время после моего освобождения я не могла и не хотела больше ни о чем хлопотать, т. к. эти годы заключения и мытарств настолько измотали меня, что я и на человека не была похожа. Ни здоровье, ни нервная система никуда не годились (да и сейчас нечем похвалиться), да и тогда я еще не могла ничем доказать, т. к. никому не было еще ясно, в чем было дело, которое касалось не только одной меня, а, может быть, тысяч людей. Теперь же, когда об этом узнали все, я снова решила заявить о своих потерянных правах, потерянной чести...
Даже уже вынесенным решением признано, что обвинение не доказано. Но кто же теперь восстановит потерянное. Ведь в результате всей моей трудовой жизни, которую я прожила не для себя, и даже последние годы не могла посвятить ее воспитанию своего ребенка, единственного ребенка, которого, спасибо государству, все-таки не бросили и вырастили из него человека в детском доме на средства государства, в результате всего на склоне жизни в 66 лет я не имею даже средств к жизни, я не имею никакой пенсии, т. к. трудовую книжку со стажем, который я имела еще до первого ареста, у меня отобрали при аресте. А чем я теперь могу доказать свой трудовой стаж? Конечно, если бы я много лет прожила на одном предприятии, это было бы легко сделать, но жизнь тол
10*
131
кала меня с места на место, как я писала выше в своей биографии, то по заданию партии, то из-за своего ребенка.
И теперь мне просто немыслимо это сделать, т. е. собирать свой стаж для получения государственной пенсии. Я также не имею своего угла, хотя в Ленинграде у меня осталась комната, за которую я вносила пай в (Жилищный кооператив, в котором я состояла пайщиком, и все вещи, хотя, правда, богато я никогда и не жила и ничего хорошего у меня там не было, и все-таки это был мой угол, и я даже получала персональную пенсию по инвалидности. А теперь я вынуждена жить на площади дочери, у которой кроме меня еще 4 человека, и на ее же зарплату.
На основании всего вышеизложенного прошу Вас помочь мне: 1) в снятии с меня ложного обвинения 1949 года, как было снято обвинение 1938 года, 2) в восстановлении меня в ряды членов партии, 3) в получении пенсии и 4) в выделении мне жилплощади, взамен отобранной у меня в 1938 году в Ленинграде.
30.V.56 JV Э.Стурит
Ф. 3, оп. 397, д. 514, л. 22—31.
Из постановления президиума Горьковского областного суда от 29 августа 1964 года
...Заслушав доклад члена суда Сидорова и заключение прокурора Сергеева, поддерживающего протест, президиум областного суда
находит:
В процессе расследования Боголепов заявил, что его показания об участии в антисоветской организации и вредительстве являются вымышленными в силу применения к нему недозволенных методов расследования...,
Установлено, что Дьяконов, Геллер были привлечены необоснованно и в настоящее время реабилитированы.,
Допрошенный 28.VII.1964 года в качестве свидетеля Геллер характеризовал Боголепова как настоящего ком* муниста, открыто признавшего свои ошибки и как человека добросовестно относившегося к работе.
Были допрошены в качестве свидетелей знавшие Боголепова по работе на автозаводе: Волков Ф. И., Солн
132
цев Я. И., Егоров П. 33., объяснили, что в поведении Боголепова они ничего преступного не наблюдали...
Таким образом, осуждение Боголепова за антисоветскую деятельность было допущено необоснованно.
Соглашаясь с доводами протеста и руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28.VII. 1956 года «О подсудности дел о государственных преступлениях» и ст. 378 УПК РСФСР, президиум областного суда
постановил:
Протест удовлетворить. .Постановление особого совещания при НКВД СССР от 10.IX 1940 года в отношении Боголепова Сергея Григорьевича отменить и дело прекратить производством за отсутствием в его действиях состава преступления.
Председательствующий Я. Гурбатов
Ф. 3, оп. 414, д. 28, л.6—7.
«...Речь идет об уничтожении вас как класса...»
Священнику Полховско-Майданекой церкви Филяеву Виктору Алексеевичу от гражданина с. Полховский Майдан Мокринского Петра Борисовича, внука репрессированного в 30-е годы священнослужителя Мокринского Петра Ивановича
Заявление
Прошу передать по инстанции мою просьбу о реабилитации деда моего Мокринского Петра Ивановича, 1881 года рождения, проживавшего в с. Девлетяково Тамбовской губернии, где он служил священником.
Гонения начались еще в середине 20-х годов: а) хозяйство облагалось несколько раз в году непосильными налогами; б) чинились всяческие препятствия в получении детьми образования; в) наносились при всяком случае множественные обиды, оскорбления и угрозы в адрес членов семьи и т. д. и т. п. А в 1930 году все имущество было экспроприировано и многодетная семья (8 детей,
133
из них только трое к этому времени были совершеннолетними, а самому младшему было 2 года) буквально оказалась на улице и без всяких средств к существованию, лишенная к тому же возможности какой-нибудь помощи с чьей-либо стороны, так как даже близкие родственники в случае такой помощи рисковали навлечь на себя немилость властей. Сам же Петр Иванович был арестован и приговорен к 5 годам лишения свободы. После освобождения в 1933 году (несколько раньше срока, «за трудолюбие и безропотность поведения») жил около 2 лет на иждивении старшего сына, а затем опять поступил на работу священником в Сар-Майданскую церковь Нижегородской епархии, за что и был репрессирован в 1937 году. Арестован был также и его старший сын Николай, понесший на следующий день отцу передачу. Оба они не возвратились. Отец мой был снят с работы учителя, но за несколько дней до этого ему разъяснили причину такого отношения, хотя и в довольно-таки циничной форме: на его вопрос, за что арестованы отец и брат, некий ответственный работник компетентных органов ответил: «...Речь идет об уничтожении вас как класса...»
Очень хочется верить и надеяться, что справедливость наконец восторжествует и доброе имя возвернется к этому (как и многим другим) очень честному человеку, видевшему смысл еврей жизни в служении своему народу и, следовательно, являющемуся большим его другом, а уж никак не «врагом народа» — клеймо, которое и мыто все пронесли на себе большую половину жизни.
> 77. Мокринский
«Примите искренние соболезнования...»
Пресняковой Валентине Антоновне, _ прож. 153022, г. Иваново, ул. Ташкентская,д.77—20.
Валентина Антоновна! На Ваше заявление от 15.06.88 г. в отношении судьбы Ваших родственников сообщаем, что по имеющимся у нас сведениям Ваш отец — Вергейчик Антон Онуфрие-вич, 2 сентября 1886 г. р., ур. д. Гребенка, БССР, по национальности белорус. В 1936 г. прибыл из Харбина в СССР. Работал пом. бухгалтера торга в г. Дзержинске. 22 декабря 1937 г. был осужден постановлением комис
134
сии НКВД и Прокурора СССР по ст. 58 п. 6 УК РСФСР к 10 годам л/с без права переписки. Находясь в местах заключения, умер 19.04.41 г. от инфаркта миокарда сердца. За давностью времени место его захоронения нам не известно.
Военным трибуналом МВО дело 14.02.58 г. было пересмотрено, постановление комиссии НКВД и Прокурора СССР от 22.12.37 г. в отношении Вергейчика А. О. отменено и дело прекращено по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР.
Ваша мать Вергейчик Елена Ивановна, 20 мая 1900 г. р., ур. с. Рождественное, Черниговской обл., УССР, украинка. В 1936 г. прибыла в СССР из Харбина. До ареста была домохозяйка, проживала в г. Дзержинске, Г/о. 7.01.38 г. комиссией НКВД и Прокурора СССР была осуждена по ст. 58 п. 6 УК РСФСР к 10 годам л/с без права переписки. Находясь в заключении, умерла от мигрирующего тромбофлебита 6.06.43 г. 20 марта 1958 г. военным трибуналом МВО постановление комиссии НКВД и Прокурора СССР от 7.01.38 г. в отношении ее отменено и дело прекращено по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР.
Ваш дед — Таркан Иван Корнеевич, 10.11.1880 г. р., ур. с. Рождественное, Черниговской обл., УСС^, украинец. В 1936 г. прибыл из Харбина в СССР. До ареста работал агентом алебастро-гипсового завода в г. Дзержинске. 22.12.37 г. был осужден постановлением комиссии и Прокурора СССР по ст. 58 п. 6. УК РСФСР к 10 годам л/с без права переписки. Находясь в местах за*-ключения, умер 10.12.40 г. от тромбоза мозговых сосудов. За давностью времени место захоронения его не известно.
13.04.58 г. Постановление комиссии и Прокурора СССР от 22.12.37 г. отменено и уголовное дело в отношении его прекращено по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР.
Ваш дядя — Таркан Яков Иванович, 1912 г. р., у р. ст. Шитоухцзи (Маньчжурия), КВЖД, русский. Работал горным техником в лаборатории стройматериалов облме-стпрома в г. Горьком. 1 ноября 1937 г. комиссией НКВД и Прокуратурой СССР был осужден к 10 г. л/с по ст. 58 п. 6 УК РСФСР. Находясь в местах лишения свободы, умер 17.05.45 г. от заворота кишок. Место захоронения не известно.
Дело 30.06.58 г. ВТ МВО пересмотрено постановление комиссии НКВД и Прокурора СССР от 1.11.37 г. в отношении его отменено и уголовное дело прекращено по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР.
Другими сведениями в отношении Ваших родствен-
135
ников не располагаем. Смерть их зарегистрирована в г. Дзержинске, Горьковской обл. в ЗАГСе, актовая запись №477, 478, 479, 480 от 2.07.56 г.
29 июня 1988 г. Начальник подразделения
Управления КГБ СССР по Горьковской области А. Я. Балабенков
Уважаемая Валентина Антоновна!
На Ваше письмо от 18.08.90 г. сообщаем, что Ваши родители: Антон Онуфриевич и Елена Ивановна, дедушка — Таркан Иван Корнеевич, дядя — Таркан Яков Иванович были необоснованно обвинены в шпионаже в пользу Японии и решением особого совещания приговорены к ВМН.
" Приговор приведен в исполнение 14 января 1938 года в тюрьме г. Горького. Установить точно их могилу не представляется возможным, так как места захоронения ранее не фиксировались. Но проведенными поисками установлено, что безвинные жертвы необоснованных репрессий захоронены на Бугровском кладбище г. Горького. В настоящее время там планируется сооружение мемориала, проект памятника разработан. О факте реабилитации Ваших близких Вам было сообщено ранее. Нами посланы извещения в Дзержинский ЗАГС для перерегистрации Ваших родных с реальными датами и причи: нами смерти.
Деревня Гребенка входила в Минский округ (по данным анкеты), район, к сожалению, не указан. Видимо, в настоящее время это Минская область. Район можно определить по областному справочнику административно-; территориального деления.
Высылаем как реликвию сохранившийся случайно аттестат с фотографией Вашего отца. Все остальное уничтожено согласно действующим тогда правилам.
Примите искренние соболезнования в связи с постигшим Вас горем в далеком 1938 году.
5 сентября 1990 г. Начальник подразделения
Управления КГБ СССР по Горьковской области Л. Я. Балабенков
НАЗОВЕМ ПОИМЕННО
«Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами... Я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной»— эти слова принадлежат выдающемуся русскому просветителю Петру Чаадаеву. Истина зовет нас к чистоте помыслов и гуманизму свершений. Нелегко раскрепощается наше общественное сознание от исторических подтасовок и мифов, идеологических стереотипов. Мы понимаем, что павших от произвола не вернуть, но вновь и вновь возвращаемся к событиям 30—40-х и началу 50-х годов, печальным и трагическим, полным противоречий и сложностей.
Уже немало сделано для того, чтобы приподнять завесу, сказать правду о том страшном периоде нашей истории. Названы имена тысяч и тысяч наших земляков, безвинно пострадавших в эти годы, возвращено их честное имя.
К сожалению, нам очень мало известно о судьбе этих людей. Работа над этим еще продолжается. Их имена не должны затеряться в истории. Мы не вправе забыть о них и считаем своим моральным и гражданским долгом назвать их поименно.
КТО ОНИ — «АГИТАТОРЫ»
Погибших в годы сталинских репрессий 30—40-х и начала 50-х годов миллионы. Это были страшные времена, ибо никто не мог быть уверен, что с ним будет завтра. Никто не знал, что случится завтра с его близкими. 58 статья висела дамокловым мечом над головой каждого. Она карала одинаково всех: коммунистов и беспар
137
тийных, советских работников и комсомольцев, хозяйственных руководителей в рабочих, интеллигенцию и крестьян, военных и сотрудников милиции. Многие нижегородцы подвергнуты репрессиям по статьям 58-10, 58-11 УК РСФСР. Эти статьи предусматривали меру наказания за пропаганду или агитацию, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти, а также изготовление, распространение и хранение литературы антисоветского содержания и за участие в контрреволюционной организации. Это последнее имело отношение к любому пункту 58 статьи и являлось лишь отягчающим «вину» обстоятельством, т. к. совершивший «преступление» состоял в «контрреволюционной организации» или «группе».
Те, кто вершил «правосудие», не утруждали себя объективностью расследования. Арестованным предъявлялись стандартные обвинения в клевете на советскую действительность, антисоветские высказывания в адрес руководителей партии и советского государства. Их сажали за инакомыслие и высказывание «троцкистских взглядов», «террористические намерения» и создание «контрреволюционных групп», связь с «врагами народа», их защиту. Большинство из них было осуждено на срок от 7 до 10 лет.
Аббакумов Александр Семенович (1899—1978), инженер. Род. в с. Салтыковка ныне Сердобского р-на Пензенской обл. В 1919—1922 гг. служил в Красной Армии. Затем работал в г. Саратове на лесозаводе № 1, на Саратовской железной дороге. В 1927—1930 гг. учился в Саратовском ун-те. После его окончания работал в плановых органах в Черном Яре, Калаче, Урюпинске Сталинградской обл., Сталинградской, Пензенской и Калининской железных дорог. В 1942—1945 гг. — нач. оргштатной группы в г. Ржеве управления Калининской железной дороги.
Арестован 31 октября 1945 г. Военным трибуналом Калининской железной дороги 30 декабря 1945 г. осужден на 10 лет лишения свободы. Определением военной железнодорожной коллегии Верховного суда СССР от 5 апреля 1946 г. приговор утвержден. 28 августа 1946 г. был исключен из партии. Находился в заключении с 31 октября 1945 г. по 22 июня 1954 г. в Кировской обл., где работал инженером по техническому нормированию паровозных бригад. Как указано в постановлении пленума Верховного суда СССР, он был признан виновным в том, что «среди окружающих его лиц систематически проводил антисоветскую агитацию, в которой клеветал на советскую действительность».
138
No comments:
Post a Comment